Мы все теряем близких людей. Не важно, кто это – муж, мама или папа. Самый близкий человек, от которого зависело установившееся существование. У вас ведь тоже есть родители? Трудно представить, как вы будете без них. Какая бы ни была степень самостоятельности, всегда есть кто-то за спиной – и вдруг его нет и не будет никогда. Все сразу делится на до и после. Тут не может быть рецептов, как жить: каждый живет и справляется по-разному. Это зависит от тех жизненных ситуаций, в которые поставлен человек, и от его характера, взгляда на понимание существа. Я знаю много примеров, когда в преклонном возрасте люди не могут адаптироваться. Особенно мужчины. Мне рассказывали про одного, который все ходил по Томску как одурманенный, пешком. Пытался ее найти. С одной стороны, он понимал, что ее нет, а с другой – места себе не находил.

Некоторые спиваются. Я не пью – не принимает организм, для меня этот выход неприемлем. Я продолжала работать. К тому же у меня семья. Дети, внуки, мама, которая тоже недавно ушла из жизни, сестра старшая, за которой нужно было следить – она инвалид. Особо зацикливаться на своей проблеме мне не позволяли обстоятельства.

Многие говорят, что фотографии не надо держать, не надо общаться. Я общаюсь с ним каждый день. Я с ним разговариваю, он мне снится, мы решаем во сне какие-то житейские дела. Сознательный самообман, мне так легче. Он для меня перешел немножечко в другое измерение. И я верю в то, что он тут. Я ощущаю это. У каждого свои приспособления, у меня вот такие. Это, наверное, звучит не совсем адекватно (улыбается).

Сказать, что безболезненно? Конечно, болезненно. Мне очень не хватает его, чтобы элементарно поговорить о житейских проблемах. Кто-то путешествует, кто-то ищет другого партнера или партнершу. Я могу сказать с точностью одно: не надо этого боятся. Соседка моя, когда потеряла мужа, говорила «ой, он тут, я боюсь в комнату к нему входить, где он умер». Я говорю – почему? Наоборот, ходи и разговаривай, зачем бояться? Ей было легче забываться в шумных компаниях. Я ее понимаю, у меня у самой шумная компания с утра до вечера – вот, только спектакль показали. Работа лечит, коллектив помогает не зацикливаться на себе. Да и во всех верованиях надо меньше думать о себе любимом, надо обращать внимание на то, что происходит вокруг, тогда легче жить. У всех есть проблемы. Надо продолжать жить для других. У меня есть для кого и чего жить: работа, внуки, дети, сестра, была мама. Мне в этом смысле, может быть, было легче. Хотя больно.

Завтра, 18 января, (интервью состоялось 17 января, прим. ред.) будет восемь лет, как его нет. Я помню тот день, конечно. Было очень морозно, суббота, кажется. Он уехал на дачу со старшим сыном и приятелями в баню. Еще позвонил мне вечером и сказал: баню натопил, так хорошо. А в час ночи позвонил сын и сказал, что его не стало. Младший сын нашел машину, и мы поехали туда. Просто… ему нужно было быть поосторожнее с баней. Он постоянно ее подтапливал, у нас домик такой – он быстро выветривается. Он сказал: сейчас, ребята, я вас согрею. Взял топор и стал поленья рубить. И все. Тут у него произошел, как в народе говорят, разрыв сердца. Ушел, не лежа в постели, а у себя на даче любимой, пытаясь согреть сына и его друзей.

Поскольку он у меня мусульманин, дальше все было как положено, по их законам. Единственное – мне позволили находиться ночь в мужской половине мечети рядом с ним. И позволили поехать на кладбище, но не выходить из автобуса, потому что хоронит мужская половина семейства. Они понимали, что я православная, что у нас свои законы, у них свои. Потом, говорят, сделаете, как у вас положено.

То, что делают мужчины по дому, я этого не делаю. Лампочки вставлять, утюги ремонтировать – нет. Это делают мои сыновья. В магазин сходить за продуктами… до этого и я ходила, и муж ходил. Это не есть суть жизни. В чем еще заключается совместное житие? Обсуждать, переживать события. В школу один внук пошел, другой двойку получил, на тренировку записали кого-нибудь. Сейчас не с кем это обсудить, не с кем порадоваться. Многие проблемы мы вместе с мужем решали. Сейчас приходится одной. Раньше он меня на машине возил, на ту же самую дачу. Сейчас я ее сыну отдала.

Вместе всегда ездили отдыхать. Попробовала раз в жизни съездить одна. Ну ничего, получилось. Это было для меня ново. Если гастроли, то с коллективом. А чтобы одна, персонально, то я никогда. Съездила нормально. В Крым по путевке.

У нас есть собака. Эрик всегда любил охоту. Когда я не могла, он с собакой гулял. Сейчас собаке приходится ждать, пока я приду. Собака тоже справляется, хотя я вижу, что она его по-прежнему ждет: он, уезжая на дачу, сказал – жди, и поехал. И она ждет. Собака старая, говорят – она плачет у вас, усыпите. Мне дико. Это же папина дочка любимая, девочка наша, как я могу усыпить и не лечить ее. Вот мы с ней и живём вдвоем.

Все, что есть дома, о нем напоминает. Он художник, ювелир: осталось много картин, работ. Вот это кольцо он для меня сделал. Что-то из мебели, которую мы вместе покупали, его книги остались. Очки его: сын приходит, читает. Трубки его, одну я даже на спектакль приносила. Шахматы его. На даче какие-то куртки лежат. Что-то отдано в храм, что-то выкинули. На елку игрушки развешивала – смотрю, какие-то муж еще покупал. Он для меня не только в этих мелочах, а просто рядом.

Иногда что-нибудь находишь или вспоминаешь, и думаешь – это было давно, еще когда Эрик был. Или фразы наподобие «ой, этого человека я знаю еще с тех пор, когда муж был жив». Я такое не раз слышала, не мое это изобретение.

Когда вы мне позвонили, у меня очень заболела нога. Мне было тяжело разговаривать. Но мы же с зубной болью ходим на работу. С головной болью. Это тоже боль. С которой можно жить и нужно жить. И когда говорят – выкинь из головы… а не надо выкидывать. Надо хранить память. И будут мысли о том, что многие вещи не успел сказать, во многих ситуациях неправильно себя повел. Все воспоминается и пересматривается с другой точки зрения. Человеку свойственно ругать себя. У всех происходит переоценка ценностей.